Не пытайтесь спорить с дебилом, иначе Вы опуститесь до его уровня, где он Вас задавит своим опытом!
Так что то нашло. толи погода Моковская хандру навевает... скорее нет просто хочется весны....
ОН – Художник, гений, творящий невозможное и сочетающий несочетаемое. Он – мастер бытия в своей Вселенной. Бог эстетики, что балансирует на грани безупречности и цинизма, жизни и смерти искусства.
Композиция, над которой мастер работал долгие годы, достигла совершенства.
Вечер. В мастерской душно, пахнет скипидаром и маслом, от этого запаха съёживаются лучи закатного солнца, которые с трудом пробиваются через матовое стекло единственного окна и рассеиваются в воздухе оттенка морской волны с пастелью. Он начисто съедает естественный цвет кожи, но необъяснимым образом стекает с обнажённого тела Музы, идеального до кончиков ногтей, покрытых лаком насыщенного кроваво-красного цвета. Густые тёмно-каштановые волосы самой природой завиты в тугие локоны и красиво обрамляют светлое лицо. Муза подпиливает ногти, причём делает это так рьяно, что спиливает их до живого мяса. Окно находится напротив старого пыльного кресла, и рубиновые отблески заставляют её думать о том, какие стихи могли бы родиться, окажись на её месте одаренный поэт, а она – у его ног. И не было бы тяжёлой медной подставки-дракона, неловко затёртой "под старину", где на месте кинжала зияет пустота, дешёвых штор из чёрного крепа, делающих мастерскую похожей на гроб, в котором Художник похоронил заживо себя и свою Музу.
- Всё это, – Муза изящным жестом обвела мастерскую, воздух колыхнулся, чуть-чуть не сместив равновесие, и пастель мазнула по нежной коже. – Безвкусица, обиталище бездарности. Ты же ничего не можешь создать, в тебе нет божьей искры, ты голем, способный лишь копировать. Что? Замолчать? Нет уж, слушай! Жалкий ремесленник! Художникам не положены музы, в вашей мазне нет поэзии! Кому нужны твои пасторали? Искусство – это жизнь, а жизни без боли не бывает. Жаль, что я всего лишь Муза, жаль, что я не могу покинуть того, к кому привязана, жаль, что ты не поэт... Ты бы никогда не понял эстетики разрезанных артерий и экспрессии капель крови на полу. И это ты мне говоришь, что я ничего не понимаю в искусстве! – взвизгнула Психея и, размахнувшись, всадила Художнику пилку в глаз.
Но он ничего не говорил. Подёрнутый белесоватой пеленой глаз искал совершенных линий в тенях на потолке. Мастер мог найти красоту там, где посредственность не почувствует и намёка. Он был гениален. Он мог предусмотреть всё... кроме того, что Муза предаст его. И не было бы тяжёлой медной подставки-дракона, неловко затёртой "под старину", где на месте кинжала зияет пустота, дешёвых штор из чёрного крепа, делающих мастерскую похожей на гроб, в котором Художник похоронил заживо себя и...
ОН – Художник, гений, творящий невозможное и сочетающий несочетаемое. Он – мастер бытия в своей Вселенной. Бог эстетики, что балансирует на грани безупречности и цинизма, жизни и смерти искусства.
Композиция, над которой мастер работал долгие годы, достигла совершенства.
Вечер. В мастерской душно, пахнет скипидаром и маслом, от этого запаха съёживаются лучи закатного солнца, которые с трудом пробиваются через матовое стекло единственного окна и рассеиваются в воздухе оттенка морской волны с пастелью. Он начисто съедает естественный цвет кожи, но необъяснимым образом стекает с обнажённого тела Музы, идеального до кончиков ногтей, покрытых лаком насыщенного кроваво-красного цвета. Густые тёмно-каштановые волосы самой природой завиты в тугие локоны и красиво обрамляют светлое лицо. Муза подпиливает ногти, причём делает это так рьяно, что спиливает их до живого мяса. Окно находится напротив старого пыльного кресла, и рубиновые отблески заставляют её думать о том, какие стихи могли бы родиться, окажись на её месте одаренный поэт, а она – у его ног. И не было бы тяжёлой медной подставки-дракона, неловко затёртой "под старину", где на месте кинжала зияет пустота, дешёвых штор из чёрного крепа, делающих мастерскую похожей на гроб, в котором Художник похоронил заживо себя и свою Музу.
- Всё это, – Муза изящным жестом обвела мастерскую, воздух колыхнулся, чуть-чуть не сместив равновесие, и пастель мазнула по нежной коже. – Безвкусица, обиталище бездарности. Ты же ничего не можешь создать, в тебе нет божьей искры, ты голем, способный лишь копировать. Что? Замолчать? Нет уж, слушай! Жалкий ремесленник! Художникам не положены музы, в вашей мазне нет поэзии! Кому нужны твои пасторали? Искусство – это жизнь, а жизни без боли не бывает. Жаль, что я всего лишь Муза, жаль, что я не могу покинуть того, к кому привязана, жаль, что ты не поэт... Ты бы никогда не понял эстетики разрезанных артерий и экспрессии капель крови на полу. И это ты мне говоришь, что я ничего не понимаю в искусстве! – взвизгнула Психея и, размахнувшись, всадила Художнику пилку в глаз.
Но он ничего не говорил. Подёрнутый белесоватой пеленой глаз искал совершенных линий в тенях на потолке. Мастер мог найти красоту там, где посредственность не почувствует и намёка. Он был гениален. Он мог предусмотреть всё... кроме того, что Муза предаст его. И не было бы тяжёлой медной подставки-дракона, неловко затёртой "под старину", где на месте кинжала зияет пустота, дешёвых штор из чёрного крепа, делающих мастерскую похожей на гроб, в котором Художник похоронил заживо себя и...